Неточные совпадения
Бобчинский. Да вы поищите-то получше, Петр Иванович!
У вас там, я знаю, в кармане — то с правой стороны прореха, так в прореху-то, верно, как-нибудь запали.
И скатерть развернулася,
Откудова ни взялися
Две дюжие руки:
Ведро вина поставили,
Горой наклали хлебушка
И спрятались опять.
Крестьяне подкрепилися.
Роман за караульного
Остался
у ведра,
А прочие вмешалися
В толпу —
искать счастливого:
Им крепко захотелося
Скорей попасть домой…
Как велено, так сделано:
Ходила с гневом на сердце,
А лишнего не молвила
Словечка никому.
Зимой пришел Филиппушка,
Привез платочек шелковый
Да прокатил на саночках
В Екатеринин день,
И горя словно не было!
Запела, как певала я
В родительском дому.
Мы были однолеточки,
Не трогай нас — нам весело,
Всегда
у нас лады.
То правда, что и мужа-то
Такого, как Филиппушка,
Со свечкой
поискать…
Софья. Как это справедливо! Как наружность нас ослепляет! Мне самой случалось видеть множество раз, как завидуют тому, кто
у двора
ищет и значит…
Стародум. А того не знают, что
у двора всякая тварь что-нибудь да значит и чего-нибудь да
ищет; того не знают, что
у двора все придворные и
у всех придворные. Нет, тут завидовать нечему: без знатных дел знатное состояние ничто.
Г-жа Простакова.
Ища он же и спорит. Портной учился
у другого, другой
у третьего, да первоет портной
у кого же учился? Говори, скот.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам
искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар
у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг
у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали
искать себе князя.
— Да это совершенно напрасно. Эта сила сама находит, по степени своего развития, известный образ деятельности. Везде были рабы, потом metayers; [арендаторы;] и
у нас есть испольная работа, есть аренда, есть батрацкая работа, — чего ты
ищешь?
Мысль
искать своему положению помощи в религии была для нее, несмотря на то, что она никогда не сомневалась в религии, в которой была воспитана, так же чужда, как
искать помощи
у самого Алексея Александровича.
«Как же быть? а
у нас перчаток-то нет, — подумал я, — надо пойти на верх —
поискать».
Вот послышались шаги папа на лестнице; выжлятник подогнал отрыскавших гончих; охотники с борзыми подозвали своих и стали садиться. Стремянный подвел лошадь к крыльцу; собаки своры папа, которые прежде лежали в разных живописных позах около нее, бросились к нему. Вслед за ним, в бисерном ошейнике, побрякивая железкой, весело выбежала Милка. Она, выходя, всегда здоровалась с псарными собаками: с одними поиграет, с другими понюхается и порычит, а
у некоторых
поищет блох.
Дух
у него захватило, и он не докончил. Он слушал в невыразимом волнении, как человек, насквозь его раскусивший, от самого себя отрекался. Он боялся поверить и не верил. В двусмысленных еще словах он жадно
искал и ловил чего-нибудь более точного и окончательного.
— Вообразите, я был
у вас,
ищу вас. Вообразите, она исполнила свое намерение и детей увела! Мы с Софьей Семеновной насилу их отыскали. Сама бьет в сковороду, детей заставляет плясать. Дети плачут. Останавливаются на перекрестках и
у лавочек. За ними глупый народ бежит. Пойдемте.
Мы
ищем свободы женщины, а
у вас одно на уме…
Пятый день из дома, и там меня
ищут, и службе конец, и вицмундир в распивочной
у Египетского моста лежит, взамен чего и получил сие одеяние… и всему конец!
Оттого-то они так и бегают, оттого и женщины-то
у них все такие худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто они что потеряли, либо чего
ищут: в лице печаль, даже жалко.
Шапкин. Уж такого-то ругателя, как
у нас Савел Прокофьич,
поискать еще! Ни за что человека оборвет.
Варвара. Ах ты какой! Да ты слушай! Дрожит вся, точно ее лихорадка бьет; бледная такая, мечется по дому, точно чего
ищет. Глаза, как
у помешанной! Давеча утром плакать принялась, так и рыдает. Батюшки мои! что мне с ней делать?
Кнуров. Найдите таких людей, которые посулят вам десятки тысяч даром, да тогда и браните меня. Не трудитесь напрасно
искать; не найдете. Но я увлекся в сторону, я пришел не для этих разговоров. Что это
у вас за коробочка?
— Неужто, Марья Ивановна, хочешь и ты нас покинуть?» Марья Ивановна отвечала, что вся будущая судьба ее зависит от этого путешествия, что она едет
искать покровительства и помощи
у сильных людей, как дочь человека, пострадавшего за свою верность.
— Нечего их ни жалеть, ни жаловать! — сказал старичок в голубой ленте. — Швабрина сказнить не беда; а не худо и господина офицера допросить порядком: зачем изволил пожаловать. Если он тебя государем не признает, так нечего
у тебя и управы
искать, а коли признает, что же он до сегодняшнего дня сидел в Оренбурге с твоими супостатами? Не прикажешь ли свести его в приказную да запалить там огоньку: мне сдается, что его милость подослан к нам от оренбургских командиров.
— Почему — странно? — тотчас откликнулась она, подняв брови. — Да я и не шучу, это
у меня стиль такой, приучилась говорить о премудростях просто, как о домашних делах. Меня очень серьезно занимают люди, которые искали-искали свободы духа и вот будто — нашли, а свободой-то оказалась бесцельность, надмирная пустота какая-то. Пустота, и — нет в ней никакой иной точки опоры для человека, кроме его вымысла.
Она ушла, прежде чем он успел ответить ей. Конечно, она шутила, это Клим видел по лицу ее. Но и в форме шутки ее слова взволновали его. Откуда, из каких наблюдений могла родиться
у нее такая оскорбительная мысль? Клим долго, напряженно
искал в себе: являлось ли
у него сожаление, о котором догадывается Лидия? Не нашел и решил объясниться с нею. Но в течение двух дней он не выбрал времени для объяснения, а на третий пошел к Макарову, отягченный намерением, не совсем ясным ему.
Было ясно — Дронов испуган,
у него даже плечи дрожали, он вертел головой, присматриваясь к людям, точно
искал среди них знакомого, бормотал...
У него не было желания
поискать в шести десятках ‹тысяч› жителей города одного или двух хотя бы менее интересных, чем Зотова.
Он считал необходимым
искать в товарищах недостатки; он даже беспокоился, не находя их, но беспокоиться приходилось редко,
у него выработалась точная мера: все, что ему не нравилось или возбуждало чувство зависти, — все это было плохо.
Работы
у него не было, на дачу он не собирался, но ему не хотелось идти к Томилину, и его все более смущал фамильярный тон Дронова. Клим чувствовал себя независимее, когда Дронов сердито упрекал его, а теперь многоречивость Дронова внушала опасение, что он будет
искать частых встреч и вообще мешать жить.
Дальше он не разрешал себе думать,
у него было целомудренное желание не
искать формулы своим надеждам и мечтам.
Книжники за спиною Самгина
искали и находили сходство между «Многообразием религиозного опыта» Джемса и «Философией мистики» Дюпреля.
У рояля сердился знаменитый адвокат...
— Что-о? — удивленно протянула она. — За что же его жалеть?
У него — своя неудача,
у меня — своя. Квит. Вот Лида необыкновенного
ищет — выходила бы замуж за него! Нет, серьезно, Клим, купцы — хамоватый народ, это так, но — интересный!
Он исчез. Парень подошел к столу, взвесил одну бутылку, другую, налил в стакан вина, выпил, громко крякнул и оглянулся,
ища, куда плюнуть. Лицо
у него опухло, левый глаз почти затек, подбородок и шея вымазаны кровью. Он стал еще кудрявей, — растрепанные волосы его стояли дыбом, и он был еще более оборван, — пиджак вместе с рубахой распорот от подмышки до полы, и, когда парень пил вино, — весь бок его обнажился.
—
У нее, как
у ребенка, постоянно неожиданные решения. Но это не потому, что она бесхарактерна, он — характер,
у нее есть! Она говорила, что ты сделал ей предложение? Смотри, это будет трудная жена. Она все
ищет необыкновенных людей, люди, милый мой, — как собаки: породы разные, а привычки
у всех одни.
Рассказывая, он все время встряхивал головой, точно
у него по енотовым волосам муха ползала. Замолчав и пристально глядя в лицо Самгина, он одной рукой
искал на диване фляжку, другой поглаживал шею, а схватив фляжку, бросил ее на колени Самгина.
Его особенно смущал взгляд глаз ее скрытого лица, именно он превращал ее в чужую. Взгляд этот, острый и зоркий, чего-то ожидал,
искал, даже требовал и вдруг, становясь пренебрежительным, холодно отталкивал. Было странно, что она разогнала всех своих кошек и что вообще в ее отношении к животным явилась какая-то болезненная брезгливость. Слыша ржанье лошади, она вздрагивала и морщилась, туго кутая грудь шалью; собаки вызывали
у нее отвращение; даже петухи, голуби были явно неприятны ей.
У него неожиданно возник — точно подкрался откуда-то из темного уголка мозга — вопрос: чего хотела Марина, крикнув ему: «Ох, да иди, что ли!» Хотела она, чтобы он ушел, или — чтоб остался с нею? Прямого ответа на этот вопрос он не
искал, понимая, что, если Марина захочет, — она заставит быть ее любовником. Завтра же заставит. И тут он снова унизительно видел себя рядом с нею пред зеркалом.
У окна сидел бритый, черненький, с лицом старика; за столом,
у дивана, кто-то, согнувшись, быстро писал, человек в сюртуке и золотых очках, похожий на профессора, тяжело топая, ходил из комнаты в комнату, чего-то
искал.
Красавина. А ты
ищи себе под пару, так тебя никто и не будет обманывать; а то ты всё не под масть выбираешь-то. Глаза-то
у тебя больно завистливы.
Услышит о каком-нибудь замечательном произведении —
у него явится позыв познакомиться с ним; он
ищет, просит книги, и если принесут скоро, он примется за нее,
у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг — и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, и книга лежит подле него недочитанная, непонятая.
У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает все грозы судьбы, но даже лень и апатию Обломова. Если
у ней явится какое-нибудь намерение, так дело и закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь, то видишь, что
у ней на уме все одно, что она не забудет, не отстанет, не растеряется, все сообразит и добьется, чего
искала.
— Отчего ж
у меня не немеет, и я
ищу успокоения только подле тебя?
— Ни
у кого ясного, покойного взгляда, — продолжал Обломов, — все заражаются друг от друга какой-нибудь мучительной заботой, тоской, болезненно чего-то
ищут.
Однако ж… походка как будто ее: так легко и быстро скользят ноги, как будто не переступают, а движутся, такая же наклоненная немного вперед шея и голова, точно она все
ищет чего-то глазами под ногами
у себя.
Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита — все разбрелись по своим углам; а
у кого не было его, тот шел на сеновал, другой в сад, третий
искал прохлады в сенях, а иной, прикрыв лицо платком от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил громоздкий обед. И садовник растянулся под кустом в саду, подле своей пешни, и кучер спал на конюшне.
Как в организме нет
у него ничего лишнего, так и в нравственных отправлениях своей жизни он
искал равновесия практических сторон с тонкими потребностями духа. Две стороны шли параллельно, перекрещиваясь и перевиваясь на пути, но никогда не запутываясь в тяжелые, неразрешаемые узлы.
— Ты сказал давеча, что
у меня лицо не совсем свежо, измято, — продолжал Обломов, — да, я дряблый, ветхий, изношенный кафтан, но не от климата, не от трудов, а от того, что двенадцать лет во мне был заперт свет, который
искал выхода, но только жег свою тюрьму, не вырвался на волю и угас. Итак, двенадцать лет, милый мой Андрей, прошло: не хотелось уж мне просыпаться больше.
Она с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала в детскую память и воображение Илиаду русской жизни, созданную нашими гомеридами тех туманных времен, когда человек еще не ладил с опасностями и тайнами природы и жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и
у Алеши Поповича
искал защиты от окружавших его бед, когда и в воздухе, и в воде, и в лесу, и в поле царствовали чудеса.
Он был как будто один в целом мире; он на цыпочках убегал от няни, осматривал всех, кто где спит; остановится и осмотрит пристально, как кто очнется, плюнет и промычит что-то во сне; потом с замирающим сердцем взбегал на галерею, обегал по скрипучим доскам кругом, лазил на голубятню, забирался в глушь сада, слушал, как жужжит жук, и далеко следил глазами его полет в воздухе; прислушивался, как кто-то все стрекочет в траве,
искал и ловил нарушителей этой тишины; поймает стрекозу, оторвет ей крылья и смотрит, что из нее будет, или проткнет сквозь нее соломинку и следит, как она летает с этим прибавлением; с наслаждением, боясь дохнуть, наблюдает за пауком, как он сосет кровь пойманной мухи, как бедная жертва бьется и жужжит
у него в лапах.
— Это вы так судите, но закон судит иначе. Жена
у него тоже счеты предъявляла и жаловалась суду, и он
у нее не значится… Он, черт его знает, он всем нам надоел, — и зачем вы ему деньги давали! Когда он в Петербурге бывает — он прописывается где-то в меблированных комнатах, но там не живет. А если вы думаете, что мы его защищаем или нам его жалко, то вы очень ошибаетесь:
ищите его, поймайте, — это ваше дело, — тогда ему «вручат».
Может быть, Вера несет крест какой-нибудь роковой ошибки; кто-нибудь покорил ее молодость и неопытность и держит ее под другим злым игом, а не под игом любви, что этой последней и нет
у нее, что она просто хочет там выпутаться из какого-нибудь узла, завязавшегося в раннюю пору девического неведения, что все эти прыжки с обрыва, тайны, синие письма — больше ничего, как отступления, — не перед страстью, а перед другой темной тюрьмой, куда ее загнал фальшивый шаг и откуда она не знает, как выбраться… что, наконец, в ней проговаривается любовь… к нему… к Райскому, что она готова броситься к нему на грудь и на ней
искать спасения…»